Люди, которые не одобряют вашу жизнь, ваше искусство, недостойны вашего внимания.
Чрезмерное умствование может заслонить образы инстинктивной женской природы.
Желание заставить любовь продолжаться только в ее наилучших проявлениях становится причиной гибели любви.
..уборка дома – дело странное: она никогда не кончается. Отличный способ остановить женщину.
Любить – значит принять и в то же время вынести великое множество концов и начал, и все это в ходе одной и той же связи.
Свободу нам дает именно восхищение прошлым, а не жизнь в прошлом.
Если быть кроткой, когда тебя угнетают, то в награду с тобой будут обращаться еще хуже.
Волшебные сказки заканчиваются через десяток страниц, а наша жизнь продолжается. Мы – многотомные издания.
Страх – негодный предлог, чтобы отказаться от этой работы. Все мы боимся. В этом нет ничего нового. Если вы живы, вам свойственно бояться.
Ступай в лес, ступай! Если никогда не пойдешь в лес, с тобой никогда ничего не случится и твоя жизнь не начнется.
Женщина душевно обкрадывает себя, пытаясь быть хорошей, послушной, сговорчивой, чтобы скрыть сложную душевную или жизненную ситуацию при угрозе внутренней или внешней опасности. Она лишает себя знания, лишает способности действовать.
Волчица-мать убила своего смертельно раненного детеныша, и это научило меня жестокому состраданию и неизбежности прихода смерти к умирающему.
Любить – значит остаться, когда все в тебе кричит: «Беги!»
Если слишком себя сдерживать, может получиться так, что и сдерживать почти нечего.
Женщина умирает тысячу раз, прежде чем доживет до 20 лет.
Быть собой — значит быть чужой для других, именно такое психическое напряжение необходимо для формирования души и создания перемены.
Осознав свою боль, женщина может с ней что-то сделать. Она может использовать ее, чтобы учиться, стать сильнее, стать мудрой женщиной.
Чаще всего мы раним других в то место, или близко к тому месту, куда ранили нас самих.
Неведение — это когда ничего не знаешь и тянешься к добру, а невинность — когда всё знаешь и всё равно тянешься к добру.
Жизнь его жаждала свободы от материнских уз. Ведь его жизнь — точно замкнутый круг, поистине возвращаешься на круги своя и не двигаешься дальше. Мать его родила, любила, делила с ним жизнь, и всю свою любовь он отдал ей, и не свободен двигать вперед собственную жизнь, по-настоящему полюбить другую женщину.
Вопреки утверждениям гигиенистов, всего лучше спится, когда делишь постель с тем, кого любишь. Тепло, чувство защищенности и мира в душе, полнейший покой, оттого что чувствуешь рядом родного человека, делает сон крепче, целительным для души и тела.
Когда в Кане Иисус превратил воду в вино, это означает, что обычная жизнь, даже кровь вступивших в брак мужа и жены, каковая прежде была бездушной, как вода, исполнилась Духа и стала вином, ибо, когда нисходит любовь, весь склад души человека меняется, исполняется Святого Духа, и даже самый облик его, можно сказать, меняется.
И я уверен, с моим отцом у нее поначалу была подлинная жизнь. Она отведала этой жизни, и сама это понимает. В ней это чувствуется, и в нем тоже… а раз ты это испытал, тебе уже все нипочем, дальше можно жить и набираться уму-разуму.
Бывает, жизнь вцепится в человека, влечет его за собой, творит его судьбу, и, однако, эта судьба кажется неправдоподобной, будто дурной сон.
Сыновья, уходя из дому, не любят помогать родителям. Им приятнее тратить свой заработок на свою разодетую даму сердца.
Сын будет мне сыном , пока холостой человек.
И во всей повадке наглый вызов, словно он готов сбить с ног всякого, кто посмотрит на него неодобрительно, — быть может, потому, что в душе он и сам себя не одобрял.
Все мужчины легко дают обещания, но никто из них никогда не выполняет их.
В этом вся женская филоссофия жизни…душевное спокойствие и физическое удобство
— Отчего ж ты не превозносишь меня до небес? Мать рассмеялась.- Мне трудно было бы стащить тебя обратно на землю, — ответила она.
В сущности, любовь — огромная улыбка, — ответил Пол.
Потому что …понимаешь, разница между людьми не в их сословии, а в них самих. У среднего сословия человек черпает идеи, а у простых людей — саму жизнь, доброту.
И никто другой тоже ничего для него не значил. Лишь одно на свете осталось прочными не истаяло как дым: место, которое занимала его мать.
Если тебе что-то не по вкусу, измени это, а не можешь изменить, терпи.
Леонард и Дик сразу принялись вырезать на старом песчанике свои инициалы «Л.У.» и «Р.П.», но Пол удержался, он читал в газете язвительные замечания о любителях вырезать свои имена, не умеющих найти иной путь в бессмертие.
Не будь женщины дурами, и мужчины были бы подходящие.
Поначалу они говорили о книгах — тема для них самая надежная. Миссис Морел как-то сказала, что их с Мириам роман подобен костру из книг — стоит перестать подкладывать тома, и он угаснет.
На беду, она слишком была с ним несхожа. Не могла она удовольствоваться тем малым, что было ему дано; он нужен был ей таким, каким по ее понятиям следовало быть. И вот, стремясь сделать его благороднее, чем он способен был быть, она губила его.
Пока жизнь не кажется человеку пустой и ничтожной, все остальное неважно, будь он счастлив или несчастен.
Сыновья матерей, чьи мужья грубо расправились с их женской святыней, сами они чересчур нерешительны и робки. Им легче обездолить себя, чем заслужить упрек от женщины; для них возлюбленная подобна матери, и оскорбленное чувство матери слишком в них живо. Они предпочитают обречь себя на безбрачие, лишь бы уберечь возлюбленную от возможных страданий.
Безрассудством мужчина мстит своей женщине. Чувствует, что его не ценят, вот и рискует погубить себя, лишь бы вконец ее обездолить.
Слуг, как и женщин, надо уметь сразу поставить на то место, на котором желаешь их видеть.
Вот уже третий раз я пишу вам о том, что люблю вас. Берегитесь, как бы в четвертый раз я не написала, что я вас ненавижу.
Я хочу сказать, что любовь — это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! Поверьте мне, любезный д’Артаньян, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда — таков мой совет.
Никакая дружба не выдержит разоблачения тайны, особенно если эта тайна уязвляет самолюбие.
Кто дрогнет хоть на мгновение, возможно, упустит случай, который именно в это мгновение ему предоставляла фортуна.
Если счастье мне даровала ошибка — не будьте так жестоки, чтобы исправлять ее.
Всё это были лишь химеры и иллюзии, но разве для истинной любви, для подлинной ревности существует иная действительность, кроме иллюзий и химер!
Друг мой, для Атоса это слишком много, для графа де Ла Фер, — слишком мало.
Соблаговолите сказать, над чем вы смеетесь, и мы посмеемся вместе!
Обычно люди обращаются за советом, — говорил Атос, — только для того, чтобы не следовать ему, а если кто-нибудь и следует совету, то только для того, чтобы было кого упрекнуть впоследствии.
«Да и как не проявить немного снисходительности к мужу, жена которого назначила вам свидание на этот вечер…»
Она его ненавидит, как ненавидит все, что прежде любила.
«Чтобы отыскать ее, он действительно готов был отправиться на край света, но Земля — шар, у нее много краев, и он не знал, в какую сторону ему ехать.»
Вы, конечно, очень милы, но будете просто очаровательны, если уйдете!
Когда я счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом, но, по-видимому, это невозможно.
…если мы защищаем и вознаграждаем наших друзей, то ничем не обязаны врагам.
Мужество всегда вызывает уважение, даже если это мужество врага.
Ничто так не сокращает время, как размышления.
Вы ранены? — Я? Ничуть не бывало. Я мертвецки пьян, вот и все.
…чем больше в сердце гордости, тем труднее бывает покорить его.
…мы всегда имеем некое нравственное превосходство над теми, чья жизнь нам известна.
«Всем известно, что у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель.»
Он выпрямился во весь рост как можно внушительнее, выхватил нож и посмотрел медведю прямо в глаза. Зверь неуклюже шагнул вперед, поднялся на дыбы и зарычал. Если бы человек бросился бежать, медведь погнался бы за ним. Но человек не двинулся с места, осмелев от страха; он тоже зарычал, свирепо, как дикий зверь, выражая этим страх, который неразрывно связан с жизнью и тесно сплетается с ее самыми глубокими корнями.
И тогда началась самая жестокая борьба, какая только бывает в жизни: больной человек на четвереньках и больной волк, ковылявший за ним, — оба они, полумертвые, тащились через пустыню, подстерегая друг друга
Убивай или будешь убит, ешь или тебя съедят — таков первобытный закон жизни.
«Только жизнь заставляет страдать. Умереть не больно. Умереть — уснуть. Смерть — это значит конец, покой. Почему же тогда ему не хочется умирать?»
В этот день он сократил на три мили расстояние между собой и кораблем, а на следующий день — на две мили; теперь он полз на четвереньках, как Билл.
То было явное безумие: находясь в самых когтях смерти, он бросал ей вызов и вступал с нею в решительную схватку!
Сердце отсутствовало. Счастье – невесомо, и носители его – невесомы. А сердце – тяжёлое. У меня не было сердца. И у неё не было сердца, мы оба были бессердечны…
Всё вокруг стало замечательным; и это «всё» иногда словно раскачивалось, а иногда замирало, чтобы им насладились. Мы наслаждались. Ничего не могло коснуться настолько, чтобы вызвать какую-либо иную реакцию, кроме хорошего и легкого смеха.
Я потерял спички. Коробок потерял, говорю. Потерял ощущение бренности, гибельности бытия.
Гибельность этого сердца – этого ветра звук. Я не умею больше не миловать, не корить. Что мне просить у Бога? Разве что, прикурить.
Всякий мой грех будет терзать меня, а добро, что я сделал — оно легче пуха, его унесет любым ветерком
