Вот ещё… эксперимент. Эксперименты, факты, истина в последней инстанции. Да фактов вообще не бывает, а уж здесь и подавно. Здесь все кем-то выдумано. Все это чья-то идиотская выдумка. Неужели вы не чувствуете?
Дикобразу — дикобразово.
Лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь.
— А далеко до этой комнаты? — По прямой — метров 200. Да только тут не бывает прямых.
Во всяком случае, вся эта ваша «технология», все эти домны, колеса и прочая маета-суета — чтобы меньше работать и больше жрать.
Скучно, господа, скучно. Вот в средние века скучно не было: тогда в каждом доме был домовой, а в каждой церкви – Бог
Писателишка вы задрипанный, психолог доморощенный. Вам бы стены в сортирах расписывать, трепло бездарное.
В Зоне вообще прямой путь не самый… короткий. Чем дорога длиннее — тем она безопаснее.
Сознание мое хочет победу вегетарианства во всем мире, а подсознание изнывает по куску сочного мяса, а чего же хочу я?
— Неужели Вы верите в эти сказки? — В страшные — да… В добрые — нет, а в страшные — сколько угодно.
Обругает какая-нибудь сволочь — рана, другая сволочь похвалит — еще рана, душу вложишь, сердце свое вложишь — сожрут и душу и сердце.
Я просто выпил, как это делает половина народонаселения. Другая половина — да, напивается. Женщины и дети включительно. А я просто выпил.
Вот и лето прошло, Словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало.
Они ведь каждую минуту думают о том, чтоб не продешевить, чтобы продать себя подороже, чтобы им все оплатили, каждое душевное движение. Они знают, что не зря родились, что они призваны. Они ведь живут только раз. Разве такие могут во что-нибудь верить?
Дорогая моя! Мир непроходимо скучен, и поэтому ни телепатии, ни привидений, ни летающих тарелок… ничего этого быть не может. Мир управляется чугунными законами, и это невыносимо скучно.
Я эту самую истину выкапываю, а в это время с ней что-то такое делается, что выкапывал-то я истину, а выкопал кучу, извините… не скажу чего.
Плевал я на человечество. Во всем вашем человечестве меня интересует только один человек — я то есть. Стою я чего-нибудь, или я такое же дерьмо, как некоторые прочие…
Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает — он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко — оно умирает. Черствость и сила — спутники смерти. Слабость и гибкость — выражают свежесть бытия.
Да, здесь сбудется то, что натуре твоей соответствует, сути! О которой ты понятия не имеешь, а она возьмет и проявится…
Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит?
Нам пришла идея ездить по стране и убивать людей, которые ездят по стране и убивают людей, такие серийные убийцы серийных убийц!
Заметка на будущее: не поджигать флаг соседа.
— Я знаю, что надо собраться, но как представлю, что Пусика убьют… — Ни хрена ты не пытаешься собраться!
— Не, можно совсем не целиться. — Как же ты попадёшь, не целясь, Томми? — Когда хренова толпа копов шмаляет по тысяче выстрелов в минуту, одна пуля точно влетит в глаз.
— Драться я не буду, но я и не побегу. — А что будешь делать? — Наверное, сдохну.т— Друзья не дают друзьям умереть! — Друзья-психопаты дают.
— А что случается с семью психопатами в конце?- Мне бы понять, что с ними в начале.
Похититель собак меня поучает, сколько мне пить?
— Мартин, я тут читаю твой сценарий… — И что думаешь? — Твои женские персонажи ужасны. Ты ни кому из них слова сказать не даёшь! Почти всех либо застрелили или зарезали уже через 5 минут, а тех, что остались, похоже убьют чуть позже. — Что ж, тяжела женская доля.
Я не общаюсь с людьми, которые убивают женщин, Билли. И тем более не пишу с ними сценариев.
— Ты что, злишься на меня, малыш? — С чего бы мне злиться на тебя? — Потому что ты овца.
— Руки вверх! — Нет… — Но у меня ружье! — Ну и что… — Но как же так? — Ну вот так!
Не травмируй мне воображение.
Я веду себя недопустимо? Этот идиот позвонил психу-убийце и пригласил его расправиться с нами. А ты потерял веру в загробную жизнь только потому, что нажрался психоделических кактусов. И вы говорите мне, как себя вести?
У испанцев бои быков, у французов — сыры, а у ирландцев — алкоголизм.
В моих историях много всякого про рай и ад. Но я сомневаюсь, что я сам верю.
У пуделей всегда заплаканный вид: может, их тоже девушка бросила?
Бог нас любит, я знаю, но иногда он весьма странно проявляет свою любовь.
Око за око — и весь мир ослепнет.
— А вдруг у меня уже есть подружка? О которой я не рассказываю из соображений твоей же безопасности. — Это означает, что нет у тебя подружки.
— Когда ты найдёшь работу, где не надо никого обворовывать, Ганс? — Мне 63 и я уже 20 лет не работал, куда меня такого возьмут? — В правительство. — В правительство? Это там что ли совсем не обворовывают людей?
— Где тебя так? — Да ввязался в драку на пробах. — И с кем на этот раз? — С режиссёром. — Он ему нос сломал. — Билли, как ты найдёшь работу, если сначала ломаешь нос режиссёру?
— Надо было тебе взять пушку. — Я в них не верю. — Не веришь в пушки? Это тебе, что, бл&дь, лепреконы что ли, безмозглый ирландец?
Марти любит ее. И в глубине души она, наверное, все-таки не овца.
— Я приду прикончить тебя во вторник. — Хорошо, я свободен во вторник.
Здравствуйте, я хочу заплатить за бензин… и не подскажите, как проехать в Сайлент Хилл? Я что-то не найду на карте. -А зачем вам туда? -Я читала о нём. -Туда не ездят больше…
Знаешь ли ты, что мы будем судить ангелов? Знаешь ли ты, что святые будут судить мир?
Не верь своим глазам, глаза солгут. Лишь вера откроет правду.
-Ты как? Всё в порядке? -С чужими не разговариваю. -Умница!
Огонь не обжигает. Он коптит.
В огонь всё то, что вы боитесь, сжечь всё, что вам не подвластно!
Вы бежите не к убежищу, но от своих страхов! Не будь с их стадом — они лукавы, они прокляты! Навлекли на себя свой ад и унесут вас в бездну с собой.
Алесса, ты стала монстром!
Вы одни в этом храме, здесь Бога нет!
Ненависть сильна, сжигает тебя изнутри и вкус её так сладок.
Справедливость принимает разные обличия, Крис, — бывает людская, божья и даже дьявольская.
Мать — Бог в глазах ребёнка.
Когда тебе долгое время больно и страшно, страх и боль превращаются в ненависть. А ненависть меняет мир.
Вы из тех, кто первый бросит камень — овцы без пастыря, пастырь без паствы. Ваши грехи держат вас здесь!
Вы не первый, кто прерывает мой путь в Государственную Думу. Меня уже и с моста сбрасывали с мешком на голове, и авиакатастрофы устраивали, когда мы по Мексике кочевали. А уж автомобильные аварии мне через день устраивают.
Нахрена мне нужны эти Канары? Я бельё замочила
Теперь вы понимаете, почему мы поднимаем лозунг «Русские, долой с исконно цыганской земли — от Тихого Океана до Балтики!».
Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет. — Гм… Да ведь других нет. — Вот никаких и не читайте.
— А вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор. — Я вам не милостивый государь.
У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц.
Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.
Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.
Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это… Я ваш кровный враг на всю жизнь. Это плохо? Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор. — Это бесподобно.
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится
Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подьезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?
Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.
— Вот всё у вас, как на параде. Салфетку — туда, галстук — сюда. Да «извините», да «пожалуйста-мерси». А так, чтобы по-настоящему — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. — А как это «по-настоящему», позвольте осведомиться?
Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто — это вредно. Это — раз, а второе — вы и без водки держите себя неприлично.
Слоны — животные полезные.
В очередь, сукины дети, в очередь!
Ошейник — все равно что портфель.
— Ну, желаю, чтобы все…
-Во-первых, мы не господа — Во-первых, вы мужчина или женщина?
Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? […] Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» — Я смеюсь. […] Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более — людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!
Человеку без документов строго воспрещается существовать
— В данный момент мне лучше. — А что ты делаешь? — Ухожу от полиции по торговому центру на машине.
— Ты пень, а я покойник!
— А у вас «эпинифрин» точно есть!
— Эй, детка, я опять тебя подвел. Похоже, мне всю жизнь суждено убегать, убегать, убегать… А как бы мне хотелось на минутку притормозить, чтобы почувствовать запах роз…
— В груди пожар? — Точно! — А снаружи холодно? — Точно! — И стояк такой что хоть дрова руби? — Точно!
Это на Западе крадут картины. А у нас же бессмысленно. У нас — Господи! — кому их продать-то?
— Как ты, Коля? Что у тебя болит? — Совесть. — Возьми валидол и положи его под язык.
— Мы тебя перекрасим. — В негра? — Не целиком, только волосы.
— Унести самого Рембрандта… — Чтобы никто не заметил… — Наглая клевета на наш музей!
Ротозеи! Искусствоведы зачуханные!
— Кстати, вашей жене не нужны голландские сапоги на меху? — Из тех, что украли? — Нет, из тех, что ещё не успели.
— Что это у вас с рукой? — Ерунда, бандитская пуля.
— А почему вы пришли? — Валентин Петрович заболел. — Слава Богу! То есть я хотела сказать — что с ним?
— Лучше сюда посмотри. Какое чудо! — Да что ты в ней нашёл? Она такая здоровенная!
Как известно, кошмары бывают цветные и чёрно-белые.
И учти, что я плачу за обед первый и последний раз. В тюрьме всегда сидят бесплатно!
— Как я найду эти деньги? — Балда! Я же тебе их сам отдам!
— Закурить не найдётся? — Я некурящий! — Ах, ты ещё и некурящий?!
Когда человек говорит правду, ему почему-то не верят.
Преступление века на улице не валяется. Его надо организовать. Но для того, чтобы раскрыть его мог именно ты, организовать его должен именно я.
Граждане, пропустите нас вперёд! У него в руках картина из музея, а это народное достояние!
Ты — моя правая рука, а сегодня её у меня безжалостно отрубают!
В старости угрызения совести мучают даже негодяев, они совершают добрые поступки, как бы замаливая грехи. А мы с тобой жили честно — и давай, Коля, помрём честно.
После реставрации лучше стало!
Ты что же, всю жизнь общался с преступниками и так ничему у них не научился?!
Николай Сергеевич, остановитесь! В вашем возрасте нельзя столько бегать!
— За мной в туалет. — Хоть мне и страшно, но я не хочу.
— Какие вы все, старички, неугомонные! Натерпелся я от вашего брата. — А у меня нет брата.
— У меня же оружие! Я же вынуждена буду стрелять! — А ты промахнись!
Вы его обязаны взять живым… но сами можете умереть.
Люди делятся на тех, кто доживает до пенсии… и на остальных. Пенсионером называется человек, которому платят за то, чтобы он не работал. Старость надо уважать как своё недалёкое будущее, ведь каждый, если повезёт, станет стариком.
Мы не будем опускаться до анонимок! И потом, ты прекрасно знаешь: у нас никто не верит анонимкам!
И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным
Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это.
Человек никогда не может закалиться. Он может только ко многому привыкнуть.
…умер человек. Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
Вера легко ведёт к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови.
Лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.
От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя.
Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
Терпимость — дочь сомнения.
Забыть… Какое слово! В нём и ужас, и утешение, и обман. Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть всё, о чём не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил всё, ради чего стоит жить.
Всё, что можно уладить с помощью денег, обходится дёшево.
Легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени.
Власть — самая заразная болезнь на свете.
Свободен лишь тот, кто утратил всё, ради чего стоит жить.
Но кем бы ты ни был — поэтом, полубогом или идиотом, все равно, — каждые несколько часов ты должен спуститься с неба на землю, чтобы помочиться
Что сейчас могло казаться слишком громким? Только тишина. Тишина, в которой тебя разносит на куски, как в безвоздушном пространстве.
К чему пытаться что-то строить, если вскоре все неминуемо рухнет? Уж лучше плыть по течению, не растрачивая сил, ведь они — единственное, что невозможно восстановить.
Вечное дешёвое отчаяние — отчаяние ночной темноты. Приходит с темнотой и исчезает вместе с нею.
Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?
Любую вещь можно куда-нибудь поставить. Места хватит для всего. Только не для людей.
