Смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство.
Я улыбаюсь — я не могу не улыбаться: из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко, пусто. Точнее: не пусто, но нет ничего постороннего, мешающего улыбаться
Враги счастья не дремлют. Обеими руками держитесь за счастье!
Вечером пришла ко мне О. Шторы не были спущены. Мы решали задачи из старинного задачника: это очень успокаивает и очищает мысли.
Вселенная, покачиваясь, плыла перед ним. Земля в нем совершила полный оборот в течение секунды, солнце заходило — и вот оно уже зашло, белые зубы потемнели. На лице была ночь.
он путешествовал улыбкой по лицам
Я знаю, что это у меня есть — что я болен. И знаю еще — не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все.
вообще, эта милая О… как бы сказать… у ней неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уж никак не наоборот.
последняя — это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо — чтобы дети спокойно спали по ночам
Уже у дверей схватился за ручку и вдруг: «А если она там не одна?» Стал, прислушался. Но слышал только: тукало около — не во мне, а где-то около меня — моё сердце.
По воскресеньям мистер Краггс позволял себе к завтраку крабов: крабов мистер Краггс обожал. С кусочками крабовых клешней проглатывая кулочки слов, мистер Краггс читал вслух газету
Смешная. Ну что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не хуже меня знает, что наш ближайший сексуальный день послезавтра.
Я спрашиваю: о чём люди — с самых пелёнок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь.
они могли творить, только доведя себя до припадков «вдохновения» — неизвестная форма эпилепсии.
И я прямо туда, внутрь, и скажу ей «ты» — непременно «ты»: «Ты же знаешь — я не могу без тебя. Так зачем же?»
небо задернуто золотисто-молочной тканью и не видно, что там — дальше, выше. древние знали, что там их величайший, скучающий скептик — бог. мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто.
на меня эта женщина действовала так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член.
Дети — единственно смелые философы. И смелые философы — непременно дети.
— Я бы так хотела сегодня прийти к вам, опустить шторы. Именно сегодня, сейчас… — робко подняла на меня О круглые, сине-хрустальные глаза.
Я улыбался всё шире, нелепей и чувствовал: от этой улыбки я голый, глупый…
Я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь…
Самое прекрасное в жизни — бред, и самый прекрасный бред — влюбленность.
Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…
