У него нет ничего, чему он мог бы порадоваться. Он — неимущий изгой, больной и всеми проклинаемый. Нет у него ни еды, ни денег, ни приличной одежды, ни жилья, ни друзей, ни ближних. А главное — нет воли, нет сил, чтобы обрести все это.
Сейчас он был отравлен до такой степени, что всаживал себе шприц почти механически, со все более короткими промежутками: ибо нуждался в этом, как в дыхании или пище, без этого вообще не мог бы существовать.
Отрава, ставшая для него судьбой, разлеглась, словно гигантский зверь, над целым городом, над линией горизонта и над самой жизнью Тобиаса: Харибда, которая проглотит его, от которой нельзя спастись.
Разве это жизнь? Сволочная жизнь! Ты, ненавистно-любимый яд, Кокаин, Кокаин (…машина вновь заработала: клик-клак, клик-клак: отсекая очередной кусок плоти…).
Неужели всем этим злопыхателям нечего больше делать, кроме как подстерегать его, выстроившись ночью на вокзале, чтобы всласть насладиться любимым зрелищем: как он — кокаинист с кровоточащими ранами, к которым присохла рубаха, — выползает из своей клоаки на свет божий? Да будьте вы прокляты! Будь проклят его светлый костюм…
Из садиков кафе выхлестывались волны приятной музыки. Обрывки разговоров, которые были ему не слышны, уносил ветер. Прогуливались нарядные благородные дамы, сдержанные господа, мелькали веселые экипажи и авто: обычная меланхолично-хмельная песнь большого темного города, умеющего жить на свой лад.
