Марина Цветаева «Повесть о Сонечке» — цитаты и фразы из книги
Ибо когда не любят, поцелуй говорит настолько больше, а когда любят — настолько меньше; сам по себе он недостаточен. Пить, чтобы пить вновь. Поцелуй любви — это морская вода во время жажды.
Как описать Ангела? Ангел ведь не состоит из, а сразу весь. Предстает. Предстоит. Когда говорит ангел, никакого сомнения быть не может: мы все видим — одно.
Я в школе любила только географию — конечно, не все эти широты и долготы и градусы (меридианы — любила), — имена любила, названия… И самое ужасное, Марина, что городов и островов много, полный земной шар! — и что на каждой точке этого земного шара (у вас есть глобус? Я бы показала) — на каждой точке этого земного шара — потому что шар только на вид такой маленький и точка только на вид — точка, — тысячи тех, кого я могла бы любить… <…> Благославляю того, кто изобрел глобус — за то, что я могу сразу этими двумя руками обнять весь земной шар — со всеми моими любимыми!
Когда люди так брошены людьми, как мы с тобой — нечего лезть к Богу — как нищие. У него таких и без нас много!
Действующих лиц в моей повести не было. Была любовь. Она и действовала — лицами.
— Сонечка, откуда — при вашей безумной жизни — не спите, не едите, плачете, любите — у вас этот румянец? — О, Марина! Да ведь это же — из последних сил!
Целую вас — чрез сотни Разъединяющих верст!
— Марина, все у меня уменьшительное, все — уменьшительные, все подруги, вещи, кошки, и даже мужчины, — всякие Катеньки, кисеньки, нянечки, Юрочки, Павлики, теперь — Володечка… Точно я ничего больше произнести не смею. Только вы у меня — Марина, такое громадное, такое длинное… О, Марина! Вы — мое увеличительное.
— Марина! Я ведь знаю, что я — в последний раз живу.
Знаете, для чего существуют поэты? Для того, чтобы не стыдно было говорить — самые большие вещи.
…А главное, я всегда целую — первая, так же просто, как жму руку, только — неудержимее. Просто никак не могу дождаться! Потом, каждый раз: «Ну, кто тебя тянул? Сама виновата!» Я ведь знаю, что это никому не нравится, что все они любят кланяться, кянчить, искать случая, добиваться, охотиться… А главное — я терпеть не могу, когда другой целует — первый. Так по крайней мере знаю, что я этого хочу.
Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
Все-таки трагедия, когда лицо — лучшее в тебе и красота — главное в тебе, когда товар — всегда лицом, — твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром.
— И вот лежу утром, до-утром, еще сплю, уже не сплю, и вдруг замечаю, что все время что-то повторяю, да, — губами, словами… Вслушалась — и знаете, что это было: — Еще понравься! Еще чуточку, минуточку, секундочку понравься! — Ну, и? — Нет. Он — не смог.
Я, робко: — Павлик, как Вы думаете — можно назвать то, что мы сейчас делаем — мыслью? Павлик, еще более робко: — Это называется — сидеть в облаках и править миром.
Не дарите любимым слишком прекрасного, потому что рука, подавшая, и рука, принявшая, неминуемо расстанутся, как уже расстались — в самом жесте и дара и принятия, жесте разъединяющем, а не сводящем: рук пустых — одних и полных других — рук. Неминуемо расстанутся, и в щель, образуемую самим жестом дара и взятия, взойдет все пространство. Из руки в руку — разлуку передаете, льете…
Морская вода или кровь — хороши для потерпевших кораблекрушение!
Я — в жизни! — не уходила первая. И в жизни — сколько мне еще Бог отпустит — первая не уйду. Я просто не могу. Я всегда жду, чтобы другой ушел, все делаю, чтобы другой ушел, потому что мне первой уйти — легче перейти через собственный труп.
Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу! Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..
Вся мужская лирика, доселе безобъектная, или с обратным объектом — самого поэта — ибо быть ею всей поэтовой любви, вставить в нее — себя: свое лицо как в зеркало, я не могла, ибо сама хотела любить и сама была поэт – вся мужская лирика для меня обрела лицо: Сонечкино. Все эти пустоты (ты, она — на всех языках), имеющие дать и дающие только переполненность поэтова сердца и полноту его я, вдруг — ожили, наполнились ее лицом. В овальной пустоте, в круглом нуле всякого женского образа в стихах поэта — Сонечкино лицо оказалось как в медальоне.
Все ей было дано, чтобы быть без ума, без души, на коленях — любимой: и дар, и жар, и красота, и ум, и неизъяснимая прелесть, и безымянная слава, и все это в ее руках было — прах, потому что она хотела — сама любить. Сама любила
Я бы душу отдала — чтобы душу отдать!
Карл Великий — а может быть и не Карл Великий — сказал: «- С богом надо говорить по-латыни, с врагом — по-немецки, с женщиной — по-французски…» И вот мне иногда кажется, что я с женщинами говорю по-латыни…
Вы когда-нибудь забываете, когда любите — что любите? Я — никогда. Это как зубная боль — только наоборот, наоборотная зубная боль, только там ноет, а здесь — и слова нет.
