С бабушкой мне всегда было проще. Невысокая, щуплая, она вся состояла из платка, юбки до полу да морщинистого личика. Ростом чуть больше метра. А вся душа заполнена преданностью любимым деткам да молитвами.
Главное — искусство, главное — писать, при чем не так, как все
Однажды мы с Аполлинером вышли от него вдвоем, собираясь поужинать у Бати на Монпарнасе. Вдруг он остановился на полном ходу и сказал: — Смотрите, вон Дега переходит улицу. Он слепой.
Больше всего я любил геометрию. Здесь мне не было равных. Прямые углы, треугольники, квадраты — чудный, запредельный мир
Душа свободна, у нее свой разум, своя логика. И только там нет фальши, где душа сама, стихийно, достигает той ступени, которую принято называть литературой, иррациональностью.
Пока я рядом с мамой, мне не страшны ни люстра, ни диван
Все его открытия, находки, «новшества» подбирались и отшлифовывались в угоду светскому вкусу: изящно и пикантно. А я — сын рабочего, и меня часто подмывает наследить на сияющем паркете.
Я же никогда не понимал, чего ради люди сбиваются в кучу, теснятся в одном месте, когда за пределами городов простираются во все стороны тысячи и тысячи километров свободного пространства.
Когда меня бросают, предают старые друзья, я не отчаиваюсь; когда являются новые — не обольщаюсь… Храню спокойствие.
— Только не спрашивайте, — предупредил я Луначарского, — почему у меня все синее или зеленое, почему у коровы в животе просвечивает теленок, т. д. Пусть ваш Маркс, если он такой умный, воскреснет и все вам объяснит.
Я даже собирался так и изобразить себя на визитной карточке. Похоже, в то время корова была главным действующим лицом в мире. Кубисты рассекали ее на куски, экспрессионисты терзали кто во что горазд.
Не хотел жить. Этакий, вообразите, бледный комочек, не желающий жить. Как будто насмотрелся картин Шагала.
Оживить картины моим собственным дыханием, вложить в них мою мольбу и тоску, мольбу о спасении, о возрождении
Правда, вокруг полно друзей-приятелей. Как снежинок в зимний день— раскроешь рот, хоть одна, да залетит. Раз — и готово! И цена такая же.
Нисколько ни удивлюсь, если спустя недолгое время после моего отъезда город уничтожит все следы моего в нем существования и вообще забудет о художнике, который, забросив собственные кисти и краски, мучился, бился, чтобы привить здесь Искусство.
Немцы наступали, и еврейское население уходило, оставляя города и местечки. Как бы я хотел перенести их всех на свои полотна, укрыть там.
В один прекрасный день (а других и не бывает на свете) …
И в ответ город лопался, как скрипичная струна, а люди, покинув обычные места, принимались ходить над землей. Мои знакомые присаживались отдохнуть на кровли
Был праздник: Суккот или Симхас-Тора. Деда ищут, он пропал. Где, да где же он? Оказывается, забрался на крышу, уселся на трубу и грыз моркрвку, наслаждаясь хорошей погодкой. Чудная картина.