Взрослому человеку очень трудно воспринять мудрость, высказанную ребенком.
Трудно злиться на Бога, когда знаешь, что нет никакой возможности обратиться с жалобой в следующую инстанцию.
Стоит только какой-то ауре доверия образоваться вокруг мужчины и женщины, как внешний мир тут же готов все испортить: старшие медсестры, гневные мужья, коллективное бессознательное — какая тоска!
Может, и правда, что любовь длится вечно. Но выглядит она каждый раз по-новому.
— Есть два вида тишины, — сказал Каспер, — или, во всяком случае, я это так слышу. Есть высокая тишина, тишина для молитвы. Тишина, когда ты близок к Божественному. Та тишина, которая есть сконденсированное, смутное предчувствие рождения звука. И есть другая тишина. Безнадежно далекая от Бога. И от других людей. Тишина отсутствия. Тишина одиночества.
Все равно мы все потеряем всё. Остается только один выход. Мы может попытаться потерять то каким-нибудь достойным образом.
Каждый мужчина, когда бреется, хочет, чтобы рядом оказалась какая-нибудь женщина, которая смогла бы оценить результат.
Желание быть исключительным очень сильно. Во всех нас. И неважно, что жизнь — это страдание. Лишь бы это было особенное страдание.
Тот, у кого нет гордости, неуязвим.
Ад. Это не какое-то конкретное место. Ад транспортабелен. Мы все носим его в себе. Стоит нам только потерять контакт со свойственным нам врожденным состраданием, и раз-два — ад тут как тут.
Ни один человек не может заставить другого открыться. Мы можем только ждать.
Когда два человека становятся ближе, то внешний мир сначала ослабевает, а потом постепенно перестает существовать. Потому что в такие мговения для каждого из этих двух людей во вселенной существует только другой.
— Вы когда-нибудь пытались молиться о чем-нибудь? — Я не молился, я требовал. Большую часть своей жизни.
Есть люди, суть которых не может скрыть никакая одежда.
Трагические события становились своего рода дверьми, ведущими к пониманию, что все мы недолговечны, что все то, что важно беречь: жизнь, счастье, любовь, вдохновение, — никак нам не подвластно.
Как правило, на людей полагаться нельзя. Как правило, этого и не требуется.
Даже в самой большой близости невозможно быть полностью вместе. Даже сейчас, посреди всего этого, есть какая-то точка, где мы одиноки.
Злых людей не существует. В каждом человеке всегда звучит сострадание. Только те места, где в нашей человечности есть дыры, где мы не резонируем, эти места опасны. Там, где мы ощущаем, что стоим на службе высшего дела. Тут мы и должны спросить самих себя: а действительно ли это высшее дело? Вот тут-то мы и попадаемся.
…никто из нас не хочет вслушиваться в самого себя, потому что звук, который можно услышать, — совершенно инфернальный.
Нет света равного апрельскому. Он полон какой-то чарующей, оптимистичной ненадежности, как блефующий игрок в покер. Он дает обещание весны, не будучи уверенным, что сможет его выполнить.
Некоторые дети — никакие и не дети вовсе, они настоящие старички. Некоторые дети — какие-то древние души, покрытые тонким лаком инфантильности.
— Раз уж ты во что-то веришь, не мог бы ты помолиться, чтобы нам помогли? — Нельзя ни о чем просить, — объяснил он. — Во всяком случае, просить, чтобы дали другие ноты. Только о том, чтобы сыграть как можно лучше те, что у тебя есть.
Талант — это умение вовремя отказываться.
Настоящая свобода — это свобода от необходимости выбирать, потому что все уже и так совершенно.
Он почувствовал боль в области сердца. Из-за того, что — в который раз — не смог достучаться до ближнего. С самой простой и важной из всех истин.