Еще не было в истории примера, чтобы какой-нибудь народ так обабился, как мы. Россия — баба. Вечноженственное: «нет, нет!», а в сущности — уже покоряются и слушаются со смаком, с упрямством длительным, — не оторвешь.
О Борисе Савинкове: Он глубок — на как дыра, проткнутая палкой. Глубок, но узок.
Взывать к чуду — развращать волю.
Оса в человеческий рост.
Любовь нерассказуема.
Я хочу невозможного, подснежников в июле, когда солнце сожгло и траву.
Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной.
От недоброго — добром ничего получить нельзя.
Не было в истории. Все аналогии — пустое. Громадный город — самоубийца. И это на глазах Европы, которая пальцем не шевелит, не то обидиотев, не то осатанев от кровей.
О живых или о мертвых говоришь — важно говорить правду. И о живых, и о мертвых, одинаково, нельзя сказать всей фактической правды. О чем-то нужно умолчать, и о худом, и о хорошем.
Заиграла Россия, запила, — горе веревочкой завила, дрался народ, кружился, — в канаву завалился, да и посейчас там.
Загробная жизнь ею не отрицалась, но чтобы Господь Бог взял на себя смелость судить Зинаиду Гиппиус — это даже допустить было нелепо.
Наши отношения [между Гиппиус и Блоком] можно бы назвать дружбой… лунной дружбой. Кто-то сказал, впрочем (какой-то француз), что дружба — всегда лунная, и только любовь солнечная.
Большинство людей не любит, боится лишнего взгляда в прошлое, особенно на себя в нем, а вдруг придется осознать свою ошибку?
Он в России, в России, в родном городе святого Петра — Санкт-Петербурге, — на его глазах разрушенном до последнего камня, до Ленинграда…
У надежды глаза так же велики, как и у страха.
Люди так жалки и страшны. Человек человеку — ворон. С голодными и хищными глазами. Рвут падаль на улице равно и одичавшие собаки, и воронье, и люди.
О, как вчуже досадно иногда, что люди еще такие глупые, еще такие несчастные! Ну, да пусть их. Научатся жить когда-нибудь.
