Ах, оставьте меня в моём зацветающем парке, моём мшистом саду. Пусть играют они вокруг меня вечно, никогда не взрослея.
Ты выглядишь лучше, когда я тебя не вижу.
… внезапно мои чувства подверглись таинственной перемене. Я перешёл в некую плоскость бытия, где ничто не имело значения, кроме настоя счастья, вскипающего внутри моего тела.
Моей благоверной не могло и приснится, что однажды, воскресным утром, когда расстройство желудка помешало мне пойти с нею в церковь, я изменил ей с одним из лолитиных белых носочков.
Предлагаю похерить игру в поцелуи и пойти жрать.
Уважаемые присяжные женского и мужеского пола! Экспонат Номер Первый представляет собой то, чему так завидовали Эдгаровы серафимы — худо-осведомлённые, простодушные, благороднокрылые серафимы
Я был горд собой: я выкрал мёд оргазма, не совратив малолетней.
Почему-то я всё видел перед собой — образ дрожал и шелковисто поблёскивал на влажной сетчатке — яркую девочку двенадцати лет, сидящую на пороге и камушками звонко попадающую в пустую жестянку.
День умирал, я уже катил по шоссе под мелким дождиком, и, как бы деятельно ни ездили два близнеца по смотровому стеклу, они не могли справиться с моими слезами.
Не давай другим мужчинам прикасаться к тебе.
… я украдкой усилил то волшебное трение, которое уничтожало в иллюзорном, если не вещественном, смысле физически неустранимую, но психологически весьма непрочную преграду (ткань пижамы, да полу халата) между тяжестью двух загорелых ног, покоющихся поперёк нижней части моего тела, и скрытой опухолью неудобосказуемой страсти.
Она была Ло. Просто Ло по утрам, ростом в пять футов и в одном носке. Она была Лола в штанах. Она была Доли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда Лолита. Свет моей жизни . Огонь моих чресел. Грех мой. Душа моя. Лолита.
Бесконечные совершенства заполняют пробел между тем немногим, что дарится и всем тем, что обещается, всем тем что таится в дивных красках несбыточных бездн.
В Касбиме очень старый парикмахер очень плохо постриг меня: он всё болтал о каком-то своём сыне-бейсболисте и при каждой губной согласной плевал мне в шею.
Когда вернулся, дом был ещё безлолитен.
Её смерть сделалась препятствием для другой любви . Ребёнок, которого я любил, ушёл. Но долго после её смерти я чувствовал, как её мысли текут сквозь мои. Отрава осталась в ране, и рана никак не затягивается.
Весьма курьёзным образом Лолита считала — и продолжала долго считать — все прикосновения, кроме поцелуя в губы да простого полового акта, либо «слюнявой романтикой», либо «патологией».
Ночь в поезде была фантастическая: я старался представить себе со всеми возможными подробностями таинственную нимфетку, которую буду учить по-французски и ласкать по-гумбертски.
Я опять рыдал, пьянея от невозможного прошлого.
Ни один человек не способен сам по себе совершить идеальное преступление; случай, однако, способен на это.
