Не надо громких слов, они потрясают воздух, но не собеседника.
— Подь сюды. Хочешь большой, но чистой любви? — Да кто ж её не хочет… — Тогда приходи, как стемнеет, на сеновал. Придёшь? — Отчего ж не прийти? Приду. Только уж и вы приходите. А то вон сударь тоже позвал, а опосля испугался.
Вчера попросил у ключницы три рубля — дала, мерзавка, и не спросила, когда отдам.
Огонь тоже считался божественным, пока Прометей не выкрал его. Теперь мы кипятим на нём воду.
— Это Жазель. Француженка. Я признал её. По ноге. — Не-е, это не Жазель. Жазель была брунетка, а эта вся белая.
Жуткий город: девок нет, в карты никто не играет. Вчера в трактире украл серебряную ложку — никто даже не заметил: посчитали, что её вообще не было.
Для бегства у меня хватит мужества!
— Карета сломалась, кузнец в бегах, так он в Васильевской гостинице сидит, клопов кормит. — Клопов? Великий человек, магистр — и клопов? — Так они, сударь, не разбирают, кто магистр, а кто не магистр.
Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на неокрепшие умы.
На двух лошадях скакать — седалища не хватит!
Коли доктор сыт, так и больному легче.
Кто ест мало, живёт долго, ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе.
Обо мне придумано столько небылиц, что я устаю их опровергать.
Любовь, Фимка, это у них «амор». Амор, и глазами так — у-у-у!
Не, нам кузнец не нужен. Что я, лошадь, что ли?
Фимка, ну что ж ты стоишь! Неси бланманже с киселём
Я вернусь к тебе. Я обязательно вернусь к тебе. Только другим. Правда-правда. Вот те крест. Совсем другим.
Если когда-нибудь в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском? — я не буду знать, что ответить
Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении. Тут медицина знает разные средства, лучшее из которых и самое безвредное — беседа.